Проповедь на притчу о безумном богаче 7.11.1977 года.

Дорогие братья и сестры, в сегодняшнем евангельском чтении (Лук 12,16-21) мы слышали притчу о так называемом безумном богаче. В ней рассказывается, как один человек в такой степени разбогател, что не знал, где сложить свои богатства, свой урожай. И тогда он сказал себе: разрушу житницы свои, разрушу склад (который до сих пор у него был) и построю новый, сложу там все и скажу душе моей: душа моя, имеешь много богатства на многие годы – ешь, пей, веселись. И сказал ему Бог: «Безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» «Так бывает с тем, – сказал Господь, – кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет».

Дорогие братья и сестры, эта притча замечательна в двух отношениях. Во-первых, она очень хорошо описывает природу человека, склонность человека. Когда люди нуждаются, когда люди стеснены, они, конечно, стараются поправить свое положение. Когда это положение чуточку улучшается, когда они почувствуют себя более уверенными, они – это почти с каждым происходит – обязательно впадают в излишний оптимизм, самоуверенность, самоуспокоенность и начинают все перестраивать. Вся история рода человеческого – это, собственно говоря, история разрушения старых житниц и построения новых. Вся история человеческого общества в основном состоит в том, что люди разрушают: уничтожают то, что было до них, в надежде построить лучше, построить богаче, построить крепче, на более продолжительное время – и в процессе этой постройки опять эти житницы оказываются устаревшими, и новое поколение, новые общественные формы приходят на смену, которые разрушают Прежние, чтобы построить еще лучшее, еще более устойчивое, еще более изобильное богатствами, как людям кажется. И стоит вопрос: будет ли время, когда человечество достигнет такого положения, что оно приобретет, наконец, устойчивые формы своего земного изобильного существования?

Ответ на этот вопрос лежит во второй особенности этой притчи, в том, что Господь сказал, что цель людей не состоит в том, чтобы собирать себе только, а чтобы в Бога богатеть. Что значит, дорогие братья и сестры, в Бога богатеть? Обыкновенно, когда мы говорим об этой притче, у нас главное внимание сосредоточивается на том, что не надо собирать, не надо излишне богатеть, не надо излишне поддаваться, вот этому увлечению страстью наживы. Но не в этом дело. Господь сказал самое важное во второй половине: «…в Бога богатеть». А что это такое, думали ли мы об этом, дорогие братья и сестры? Вот мы думаем, может быть, что мы в Бога богатеем: веруем, исповедуем Господа, преданы Ему, ходим в церковь, посещаем все службы, соблюдаем посты, знаем молитвы, знаем благочестивый уклад жизни, стараемся блюсти себя внешне, в формах своей жизни в таком благочестивом христианском виде. Значит ли это, что мы в Бога богатеем? Еще не значит, дорогие братья и сестры. Потому что внешний благочестивый уклад жизни, и молитвы, и праздники, и посты, и соблюдение всех уставов церкви, и обычаи необычайно нужны, спасительны, полезны, но они кому полезны? Нам, а не Богу. Для нашего совершенства, а не Богу это нужно, Бог-то в этом не нуждается – Он совершенный. А «в Бога богатеть» что значит? Это значит уподобляться Богу, это значит в своей жизни иметь те черты – в характере, в деятельности, в поступках, – которые свойственны Богу. Конечно, между ничтожным человеком и Богом – неизмеримая пропасть. Бог – абсолютное совершенство, мы же – ограниченные духовно существа. Это верно, но Господь-то нам сказал: «Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен есть». Значит, мы можем и должны подражать Богу, мы можем и должны становиться все совершеннее и совершеннее… Мы никогда не достигнем такой степени, как Бог или те, кто около Бога — величайшие святые угодники, ангелы, архангелы, херувимы и серафимы, святые члены Церкви, которые с ними прославляют Бога. Может быть, мы никогда не достигнем такого совершенства, но мы на пути к этому совершенству. «Богатеть в Бога» – это значит богатеть в те черты и в те свойства, которые свойственны Богу. Бог есть абсолютная любовь. Мы не можем иметь абсолютной любви, мы ограниченные существа, но мы можем уподобляться Богу, имея любовь к ближнему своему – и любовь к Богу, конечно, но любовь к Богу достигается только через любовь к ближнему. Не бывает любви к Богу прямо, бывает любовь к Богу только через ближнего, через человека, через других людей. Любовь к Богу и любовь к человеку – они неразрывно соединены. Не может быть, например, любви к ближнему без любви к Богу. Если кто не знает Бога, а любит ближнего, он инстинктивно любит Бога, даже отвергая Его. Если же кто любит Бога, и знает Его, он должен любить ближнего – любого другого человека. Бог есть любовь, и мы можем богатеть в Бога, богатеть в любовь. Бог есть абсолютное добро. Мы никогда не можем достигнуть такой степени добра, но мы на пути к этому совершенному добру. Мы можем здесь на земле совершать добрые дела, быть добрыми – и, богатея в добро, мы можем богатеть в Бога, Который есть абсолютное добро. Бог есть абсолютное милосердие и милость ко всем самым отчаянным грешникам, какие мы с вами. И мы, может быть, не будем иметь этого совершенного, божественного милосердия, но мы призваны к тому, чтобы являть эту милость и милосердие по отношению к ближним нашим и таким образом богатеть в Бога милости и милосердия. Бог есть абсолютная истина и свет. Мы никогда не сможем абсолютно все знать, постичь всю истину, мы не можем быть источниками абсолютного света, но мы можем быть отражением истины Его, отражением божественного света по отношению к другим людям. Мы не можем быть источником ни мрака, ни злобы, ни темноты, ни невежества, ни суеверия, но источником света, радости, светлого, истинного по отношению к людям. На нас может отражаться свет Божий, как мы поем: «И свет Твой, Господи, знаменася на нас, в разуме поющих Тя: пришел еси и явился еси. Свет неприступный».

Таким образом, то, что характерно для Бога, мы можем и должны осуществлять здесь, на земле, – и «в Бога богатеть» значит: иметь любовь, творить добро, быть источником света и истины, просвещения, радости и всякого блага для ближних наших и для всякого другого человека. И если мы сами будем отражением божественного света и истины и служить источником всего хорошего для других – то, естественно, тогда богослужения нашей святой Церкви, членами которой мы являемся, ее красота храмовая, ее радость церковная, ее музыка и пение, молитвы и посты, наши красивые, святые, хорошие обычаи – будут тогда проявлением нашего внутреннего содержания, нашего внутреннего обогащения в Боге. Тогда наше внешнее благочестие будет естественным и спасительным и необходимым.

Очень часто, дорогие братья и сестры, у нас все сводится к внешнему благочестию. Очень часто нам трудно уподобляться Богу, богатеть в Бога – в любовь, в добро, в милосердие, в истину и красоту. Нам трудно это, – и тогда мы находим себе психологические заменители. Мы усердно молимся, посещаем церковь, соблюдаем все обычаи – и думаем, что этим спасаемся, что этого достаточно для богоуподобления. Так, дорогие братья и сестры, вот человечество, с одной стороны, отходящее от Бога, а с другой стороны, мы, приблизившись к Богу, но не богоуподобляясь, а лишь внешне стараясь быть похожими на богоуподобленных людей, – это человечество, естественно, не достигнет устойчивого, постоянного, настоящего удовлетворения, оно всегда будет мятущимся, недовольным человечеством, всегда будет разрушать одно, чтобы построить другое и потом разрушить это третьим. Но смысл жизни каждой личности, смысл жизни наших семейств, наших друзей, родных, нашего общества, всего человечества (верует оно или не верует) состоит в том, чтобы возгревать и совершенствовать эти чувства любви, добра, правды, красоты, милосердия, света, истины – настоящего творческого добра. Если человечество – верующее или неверующее – этим занимается, – тогда только оно в «Бога богатеет», даже если оно и не признает Бога. Ибо оно богатеет в те черты, которые свойственны Богу, богоуподобляется. И тогда только есть некоторая гарантия того, что Господь не скажет нам и всему остальному человечеству: «Безумный! что ты делаешь? В эту ночь дух твой выйдет!» Так будет с каждым, кто сам для себя собирает, а не в Бога богатеет, кто сам себя ставит центром, той точкой, вокруг которой все вертится. А это всегда проверять надо. В личном плане каждый из нас эгоист. И общество, и все человечество очень часто сосредоточено только на том, чтобы самосовершенствоваться, саморазвиваться ради самого этого развития без накопления высоких нравственных ценностей и подлинного творчества. Когда человек ставит себя центром, вокруг которого все вертится и для которого все совершается, тогда общество попадает в заколдованный круг – строит и разрушает, строит новое, лучшее и снова разрушает. Да, потому что выйти из этого заколдованного круга – это понять, что центр не в нас самих. Центр и цель не в каждом из нас, не в нашем обществе и не во всем человечестве, а цель в том, чтобы каждый из нас, общество и все человечество совершенствовались в добре во имя того абсолютного, истинного идеала, который был принесен на землю Господом Иисусом Христом и возвещен нам в Его Святом Евангелии, проповедан апостолами по лицу всей земли и исповедуется Церковью во все времена и в настоящее время. Вот когда люди выйдут из этого заколдованного круга служения самому себе, а будут стараться поставить себя на служение другим, на служение этим настоящим, абсолютным ценностям и идеалам, – тогда только каждый из нас и общество, и человечество будут воистину богатеть в Бога. В течение почти уже двух месяцев вы слышите, дорогие братья и сестры, как поминают Иннокентия, митрополита Московского, святого Русской церкви. Многие не знают и спрашивают: а кто он такой? Вот как раз святые – это пример, как надо богатеть в Бога, а не в себя. И один из таких примеров – самый, так сказать, свежий, самый новый, настоящий пример святости почти на наших днях – это новый угодник Божий, великий святитель земли нашей Иннокентий, митрополит Московский. Я не буду сейчас вам рассказывать о его жизни и его подвигах. Они должны стать предметом особого слова, особого поучения (если Бог позволит, мы когда-нибудь в благоурочное время это сделаем). Мне хочется сказать: ведь это, собственно говоря, почти наш человек, он умер в, 1879 году. И был он тем, кто действительно поставил себя на служение другим. Был священником – и был обычным священником, каких десятки тысяч, и никто его не знал. А когда Русская церковь посылала миссионера в Америку и никто не хотел идти, когда духовенство избегало этого как самого тяжелого наказания, тогда смиренный, ничем особенно не отличавшийся священник Иоанн Вениаминов, имевший жену, детей, мать, – согласился и поехал служить другим. И он стал знаменитым миссионером Камчатки, Аляски и всего западного берега Америки до Сан-Франциско. На Западе годами готовят особых миссионеров, а он практически не был подготовлен, но горя любовью служить людям таким, каким он был, он беззаветно служил этим несчастным людям, которые стояли еще на первых, примитивных ступенях своего развития, историческому, коренному населению Америки. Он служил им с любовью, он их просвещал, он их научал, он их лечил, – он, в общем, оказался им братом. И миссия его имела громадное значение. Бесчисленное количество племен тогдашних по всему западному побережью Америки начиная от Аляски до Сан-Франциско, стало христианами и православными. Потом жена умерла. Его вызвали, сделали епископом тех мест, и под конец жизни расстроенное здоровье, а с другой стороны – слава, ореол святости, который его окружал уже при жизни, – привели его на Московскую кафедру, где он был с 1868 по 1879 годы – одиннадцать лет, и здесь, у нас, он умер. Дорогие братья и сестры, Русская церковь канонизировала его, провозгласила его святым (а до этого еще другого старца аляскинского Германа) по просьбе, в назидание, в помощь тем православным, которые живут в Америке сейчас и пожинают плоды его святости, его миссионерских трудов.

Будет время, не знаю, при нашей ли жизни, но, несомненно, будет время, когда Русская церковь провозгласит тысячи, десятки тысяч новых святых, которые были за последнее время, которые служили Богу и людям, которые исповедовали Христа и которые в Бога богатели, а не в житницы свои собирали. И это будет, дорогие братья и сестры. И поэтому нам с вами, живущим сейчас, в это время необычайной святости, необычайного исповедования, необычайных подвигов свидетельства Христова, нам с вами надо помнить, нам с вами надо знать, что в первую очередь мы призваны служить людям, любить людей, сеять добро и правду, и красоту, и свет в других сердцах, а для этого быть самим носителями этого доброго и святого. Мы должны Богу уподобляться, в Бога богатеть. Тогда и наше чудесное, красивое внешнее благочестие будет отражением нашего внутреннего настроения.

Аминь.

Проповедь в неделю жен-мироносиц 14 мая 1978 г.

Дорогие братья и сестры, когда мы с вами совершаем эти пасхальные службы, мы все чувствуем подъем радости и ли­кования. Когда мы говорим: «Христос воскресе!», отвечаем: «Воистину воскресе!» – в наших голосах слышится не толь­ко вера, слышится не только утверждение, что это так, – слышится радость, слышится ликование. И все наши песно­пения, вся наша служба, молитвы в это время полны радо­сти, веселья, полны ликования. Это, собственно говоря, не служба, а торжество.

Но, дорогие братья и сестры, когда мы с вами радуемся о воскресении Христа, мы правильно, конечно, делаем, мы правильно, конечно, чувствуем эту радость и ликование, ибо воскресение Христа есть основа всей нашей жизни, всей на­шей надежды и нашей с вами веры в Него – и основа наде­жды всего человечества. Ибо, как апостол говорит, если Христос не воскрес, то напрасна, суетна и вера ваша. Все, что мы говорим о Господе, все, что мы о Нем утверждаем, все, на что мы надеемся, все, о чем мы молимся, – все напрасно, если Христос не воскрес.

И вот этот факт воскресения Христа как первенца из мерт­вых – это, конечно, необычайное чудо, но не в этом его ве­личие, не в этом причина нашего веселья. Бог может всегда творить невероятные чудеса. Но причина нашего ликования и основа нашей веры и надежды в том, что Христос воскрес как первенец из мертвых, Христос воскрес, чтобы мы имели жизнь вечную. Христос воскрес, чтобы и люди после тления и смерти воскресли в жизнь вечную.

Но эта радость, это ликование, дорогие братья и сестры, должны быть предметной радостью, предметным ликовани­ем. Как мы говорим, что христианство – это есть любовь, но любовь не вообще, любовь не какая-то иллюзорная, сенти­ментальная, адресованная ко всему. Когда мы говорим, что Бог есть Любовь, этим мы утверждаем, что Он любит род человеческий. Когда мы говорим, что мы должны иметь лю­бовь, мы этим утверждаем, что эта наша любовь должна конкретно, предметно, деятельно проявиться в наших взаи­моотношениях с людьми. Апостол говорит: «Кто говорит, что я люблю Бога, а брата своего (т.е. не родного брата, а всякого другого человека) ненавидит, тот лжец». Как ты мо­жешь любить Бога, Которого ты не видишь, и не любить брата, которого ты видишь? Значит, любовь – это любовь деятельная, любовь совершенно конкретная. Мы должны иметь любовь ко всем близким, сталкивающимися с нами, имеющими дело с нами; не к чему-то дальнему, непонятно­му – «люблю Бога, люблю род человеческий, люблю людей, а вот этого ненавижу, а вот этого не люблю» – это не есть любовь.

Дорогие братья и сестры, точно так же и радость. Радость не есть только ликование души человека, которая ликует ради ликования, радуется ради радости, которая радуется для себя. Нет. Радость, ликование – это есть выражение на­шей радости по поводу и по причине воскресения Христа. Но это есть выражение, которое обнаруживается вовне, ко­гда человек радуется, когда человек ликует, он не может сдержать этой своей радости. Если вы действительно чему-нибудь радуетесь, попробуйте это задавить в себе и ничем не обнаружить. Это невозможно. Скорее злобу нашу можно за­давить внутри. Но радость – она обнаруживается, ликова­ние – оно выливается вовне. Значит, на кого-то, на что-то выливается, к чему-то относится. Радость не может быть эгоистичной радостью, не может быть самолюбивой, себя­любивой радостью. «Я радуюсь, потому что мне хорошо, я радуюсь, потому что Христос воскрес и я воскресну, и я спа­сусь». Это не радость. Я радуюсь, потому что всем нам, всем вам, всем близким моим, всем родным, всем знакомым, всем соседям, всем врагам моим, всем, кто не любит меня, – всем будет хорошо. За всех Христос пострадал, за всех Христос воскрес, и радость Его воскресения относится не ко мне только, не к моему спасению, не к моему благу и благополу­чию, а к радости, спасению, блаженству всех людей, даже тех, кто, может быть, мне неприятен. Таким образом, ра­дость пасхальная, радость о воскресшем Христе, христиан­ская радость всегда радость деятельная, она всегда радость общинная, она всегда радость не о себе, а радость о нас.

Дорогие братья и сестры, и вот этот характер спаянной общины, взаимной как бы поруки и солидарности, взаимной ответственности и общего пути – вот это есть характерная черта христианства.Сегодня мы с вами слышали во время чтения «Деяний апостолов» об избрании семи диаконов. В чем там было де­ло? Вот маленькая иерусалимская община после Воскресе­ния и Вознесения Христа. Она только начинает еще распро­страняться. Но эта община, как и всякая община, – неодно­родна, она состоит из двух категорий людей: одни – это ев­реи палестинские, евреи местные, иерусалимские и окрест­ных городов. А другие – это тоже евреи, но пришедшие из рассеяния, из стран Греции, Рима, Ближнего Востока, из Африки. Они всегда приходили в Иерусалим молиться на Пасху. Вот когда они пришли и узнали о Христе, были свидетелями Его крестного мучения, смерти, воскресения, со­шествия Святого Духа, многие из них обратились ко Христу и осели в Иерусалиме. Те — евреи, и эти – евреи. Но те – евреи местные, а другие евреи – приезжие, так называемые эллинисты, т.е. живущие между греками, между эллинским людом. И вот, как вы знаете, в первой христианской общине было все общее. Кто что имел, все нес в общую сокровищни­цу, и все получали по потребностям, а каждый вносил по возможностям. Все трудились, все поддерживали друг друга, и все имели участие. Но люди есть люди. И люди – не анге­лы. И первая христианская община, хотя она и состояла из святых, но она не была ангельской общиной. И вот возникло трение, как и у нас очень часто возникает трение между эти­ми разными категориями людей; вот у нас москвичи гово­рят: очень уж много этих приезжих. Или в любом другом городе что-то подобное найдется. Вот возникли трения меж­ду этими двумя группами, так что местные евреи, которые имели доступ к этим материальным благам, они начали обижать вдов, сирот, беспомощных членов общины, которые были из евреев рассеяния, т.е. пришельцы из чужих стран. И тогда апостолы сказали: нам, апостолам, невозможно зани­маться все время хозяйством, экономическими делами: при­нимать эти материальные блага от всех, распределять их, насыщать, кормить, смотреть, чтобы все справедливо жили. Нам надо проповедовать Слово Божие, нам надо молиться, нам надо служить, надо свидетельствовать о Христе, надо распространять христианство. Поэтому вы, вся община, со­беритесь и изберите семь мужей, семь доверенных, уполно­моченных, которые будут ведать вашим общим хозяйством. Вот все, что приносится, все, что общее, будет ими распреде­ляться справедливо всем поровну. И помолились, и выбрали этих семь мужей, и выбрали, судя по их именам, как раз из евреев-пришельцев, потому что их обижали. Поэтому из их среды и выбрали этих контролеров, этих заведующих, кото­рые смотрели за тем, чтобы в общине христианской, действительно, каждый вносил свои труд и все, что имел, по воз­можности, и получал все по потребности. Ибо древнее хри­стианское правило две тысячи лет тому назад гласило: «Кто не работает, тот не ест». Чудесное такое правило. И назвали этих служителей диаконами от слова «диакония» – что зна­чит по-гречески «служение», «диакони» – служу, «диаконос» – служитель, тот, кто служит другим.

Таким образом, первая степень священства, как у нас сей­час диакон – когда диакон говорит: «Миром Господу помо­лимся», «Паки и паки миром Господу помолимся», – это позднее явление. Те, прежние диаконы, тоже молились, они тоже принимали участие в службе, как все христиане, но их основная задача, ради чего их избирали, было как раз попе­чение о материальных нуждах общины и справедливое брат­ское распределение, служение нуждам вдов, сирот, больных, нищих.

Дорогие братья и сестры, вот это есть деятельная любовь, вот это есть деятельная радость. Первая христианская общи­на была основана на любви и на радости. Радовались о вос­кресшем Господе, но радовались деятельно, радовались так, чтобы и другим было радостно. А другим было радостно проповедовать Слово Божие, беседовать о Христе – не толь­ко! – молились, но не только! – а заботились также и о теле, заботились также и о материальном благополучии членов общины, о том, чтобы все члены общины были братьями и сестрами самым настоящим образом. Вот это есть радость не эгоистическая, радость не самолюбивая и не самолюбная, радость, не замыкающаяся на себе самом и думающая толь­ко о своем благополучии, а радость, которая заставляет дру­гих радоваться, которые делятся этой радостью с другими. Радость оттого, что видели других радостными. Счастье от­того, что делаешь и видишь других счастливыми. Вот это есть правильное понятие пасхальной радости.

Дорогие братья и сестры, и когда мы с вами сейчас весело, счастливо, торжественно поем, как бы приплясывая от радости пасхальной, наш чудесный канон пасхальный, когда мы кадим, мы быстро идем, показывая нашу радость. Будем же помнить, что это радость не наша, а это радость всех людей, что только тогда наша радость будет истинна, если мы не сами только будем веселиться, а если мы, делая так, помо­жем и другим веселиться и радоваться и познать Воскресе­ние Христово и силу радости Пасхи Христовой.

Вот это нам с вами нужно, когда мы радуемся пасхальной радостью.

Христос воскресе!

Беседа протопресвитера Виталия Борового с молодежью храмов Успения Богородицы в Печатниках и преп. Феодора Студита в Свято-Филаретовской высшей школе 10 января 1997 г.

Только что мы праздновали Рождество Господне, и так называемый старый Новый год на носу. Дай Бог, чтобы Господь хранил нас всех, и наш народ, и нашу церковь, и каждого из нас, хранил в Своей милости и в отношении здоровья, и в отношении нашей жизни, чтобы она была осмысленной, полноценной, достойной человека. Вот сейчас, на святках, мы и начнем нашу встречу с разговора о христианском браке. Предложение провести такую беседу оказалось для меня совершенно неожиданным. И я не отказался только потому, что мне приятно встретиться с вами. Это не совсем комплимент вам, я имею в виду вообще молодых людей. Такого старого семейного человека тянет на молодежь… Я не отказался, хотя, может быть, и немного жалею вот сейчас, глядя на вас. Я, возможно, и не совсем подходящий для этого человек, потому что тема “Брак и семья” мне близка лишь постольку, поскольку я женат и семейные радости, и семейные невзгоды испытал не только сам, но и моя жена. Кое-какой личный опыт у меня есть, но специально, в богословском плане, или историческом, или философском, вопросами брака и семьи я никогда не занимался. И я не думаю, что я должен был бы прочитать лекцию академического характера. Если бы это все-таки предполагалось, то я должен был бы заранее подготовиться и оперировать датами, цитатами, ссылками. Не знаю, может быть, вы и имели бы от этого какую-то пользу. О таких вещах, конечно, лучше почитать. Лектор, более компетентный, чем я, думаю, с точки зрения нравственности, этики или социологии семьи тоже не дал бы всего того, что входит в понятие “академическая лекция”. Поэтому я себе воображал, что это должна быть сердечная беседа, затрагивающая животрепещущие вопросы в области современной семьи и брака, вопросы любви в современном обществе, тем более, что здесь все такие молодые. И было бы хорошо, если из нашей беседы могла бы возникнуть какая-то дискуссия или, возможно, диалог.

Что касается дискуссий, то жизнь моя сложилась так, что, не обладая какими-то большими знаниями по всем вопросам богословия и не будучи компетентным во всем, я полюбил дискуссии. Жизнь меня заставила полюбить их. Когда тебя прижимают к стенке, в угол, и ты чувствуешь, что слаб, когда на тебя наступают и с той стороны, и с этой, и все, что ты скажешь, будет той стороной использоваться против тебя, и этой стороной – тоже против тебя, это вырабатывает такой, я бы сказал, нездоровый спортивный интерес. Я всегда говорил, может быть, далеко не компетентно, далеко, может быть, не умно, но очень прямо и искренне. Опыт этой тяжелой жизни меня научил, что лучше говорить прямо. И о том, что ты не знаешь, лучше не говорить или сказать честно: не знаю. Если же ты будешь пытаться выкручиваться, то рано или поздно тебя все равно изловят на чем-то. Если наша с вами беседа вызовет дискуссию, то я буду только приветствовать это. Может быть, я и не на все ваши вопросы смогу ответить, но буду честным и прямым.

Я вижу здесь столько молодых! Собственно, надо было бы говорить о любви, а не о семье и браке. Любовь ведь, даже краткая, в конечном счете приводит к браку – на всю жизнь или частично, с разводом, но все-таки к браку, к семье. Я не буду здесь излагать историю возникновения семьи первобытного человека, как это обыкновенно делают, или схоластические, общепризнанные, благочестивые истины, и не стану давать вам нравственных наставлений и т.д. Об этом можно прочитать во множестве книг. Я просто начну с того, что, может быть, уже давно надоело, поскольку об этом много говорят, но, к сожалению, это правда. Я хочу начать с разговора о кризисе семьи в настоящее время. Этот кризис – везде. Кризис не только у нас, его можно наблюдать во всем мире. И в истории брака и семейных отношений всегда было так: когда начиналось с жестких установок сверху, с установок государства, общества и церкви, то эти жесткие установки, превращающие брак и семью в институт, определенное время действовали и приносили пользу. Создавался такой общепринятый образ семьи, брака, любви. Но эти институты, эти установленные формы в процессе развития человеческого общества, изменений условий жизни всегда терпели кризис и крах. И некоторое время была вот такая неразбериха, как сейчас. Старшее поколение, забывая свою молодость, кричало: “Разврат! Разврат! В наше время такого не было”. Ведь не бежали же к зеркалу посмотреть на себя в молодости! Но в конце концов потом это как-то образовывалось, появлялись какие-то институционные новые формы, которые подтверждали одно: без семьи человечество жить не может. Это нормально. Можно и разрушить семью, но потом все равно придется создавать какой-то новый вид семьи. Сейчас перед нами и перед всем человечеством, особенно я имею в виду нашу страну, наше общество, нашу церковь, очень остро стоит вопрос семьи. В царское время этот трафарет, кстати, неплохой, хотя и был установлен ценой лишения свободы – в основном женщин, но он действовал. Революция, коммунистическая партия, марксизм провозгласили свободу и на первых порах разрушили семью, как говорили тогда, буржуазную, мракобесную, религиозную. Однако через какое-то время поняли, что надо возвращаться к установленным формам семейной жизни, основу которой составляла бы нравственность, а не только классовый интерес и так называемая свобода. Кончилось уже на наших глазах все это тем, что советская семья была идеальна теоретически. С точки зрения отношений мужчины и женщины, отношений мужа и жены, такая семья выглядела даже как христианская. Однако это было задумано атеистически, была совершенно другая мотивировка, хотя и сводящаяся внешне к тому, что проповедует христианство. Государство провозглашало устойчивую, здоровую семью, здоровые отношения между мужчиной и женщиной и даже ценность чистоты добрачных отношений. Государство ополчалось против либеральных форм молодежного общения.

Сейчас мы снова переживаем кризис. Отчасти потому, что развалилась политическая, экономическая, идеологическая система – когда разваливается система, разваливается и все, что с ней связано. А отчасти и потому, что к нам с Запада хлынула не только свобода, но и худшие виды западной культуры. Когда в советское время во Всемирном Совете Церквей обсуждались вопросы семьи, брака, молодежи, я участвовал в конференциях подобного рода. На безрыбье ведь и рак – рыба, и я, будучи маленьким раком, вынужден был играть роль большого кита как единственный представитель Русской Православной Церкви. А там ведь надо было обязательно говорить о том, как Православие, как Русская церковь смотрит на эти проблемы. И мне приходилось много читать, готовиться. И когда я выступал на этих обсуждениях, то очень уверенно показывал, что советское общество в нравственном отношении выше других. И это была правда. Я имею в виду молодежь. Не в других отношениях выше. В отношении свободы личности мы были тогда почти в рабстве. Но девушки и парни, молодежь, хотя многое им буквально навязывал тогда комсомол, этически, нравственно были выше, и это было ценнее и лучше того, что происходило на Западе. В этом отношении я всегда оказывался в выигрышном положении.

Сейчас фактически жестких социальных установок нет. Блаженное время запретов кончилось. Теперь на первый план должен выдвигаться религиозно-нравственный фактор. Поэтому в первую очередь церковь, мы с вами, ответственны за то, что в нравственном отношении делается с нашим обществом. Мы не ответственны за то, что это произошло. Нет, в этом не мы виновны. Но теперь мы должны будем давать ответ, если ничего не будет сделано для улучшения ситуации. Конечно, мы могли бы все валить на советскую систему. А история? А потом Бог спросит: “А вы что сделали?” Нравственное воспитание молодежи, вопросы любви, семьи – сейчас для нас это то, от чего церковь не должна уходить. Церковь здесь должна что-то делать. Когда мы говорим, что у нас, например, благотворительность не может быть развита потому, что и денег-то для этого нет, и кадров, – это вполне справедливо, это правда. А вот воспитывать народ, обучать его мы обязаны, и мы имеем такие возможности. Но здесь тоже своего рода трагедия. Мы привыкли к семейному трафарету, который отражен в требниках, старых руководствах. И если вы почитаете их, то увидите, что напечатаны-то они в XVIII или XIX веке, но отражают жизнь и обычаи IV, V, VIII, X, XII веков. И если с подобными вопросами о нравственности вы подойдете сейчас к каждому из нас, то очень быстро обнаружите, что ваши вопросы не попадают в цель, потому что жизнь иная, и она выдвигает иные вопросы нравственности, любви, семьи. Церкви надо самой теперь учиться и знать это, чтобы стать советником, настоящим руководителем в этой области. Ну, я думаю, хватит вот таких иеремиад и плача, давайте перейдем к конкретным вопросам.

В семейной жизни, если мы будем строить отношения по Священному писанию, по христианскому учению, больших проблем не возникнет, при условии, конечно, что мы понимаем, как правильно применить все это к настоящей жизни. Например, что такое брак и семья по существу? Конечно, это таинство. Великое таинство. Таинство любви. Ап. Павел отношения между мужем и женой сравнивает даже с отношением Христа и Церкви. Вслед за Христом, Который ссылается на Ветхий завет, апостол повторяет: оставит человек отца своего и мать и прилепится, объединится (в самом прямом смысле) с женою своею, и будут двое в плоть едину. Причем, интересно – двое: мужчина и женщина, муж и жена, два организма, и каждый организм остается тем же. Ведь не сказано же: и будут двое в один организм. Особенность, своеобразие организма остается. И будут двое в плоть ну, т.е. тело. Два существа, но тело у них уже одно. После этого не муж властен над своим телом, а жена, и не жена властна над своим телом, а муж. Таким образом, двое – в плоть едину. В качестве иллюстраций использованы репродукции мозаик византийской работы в атриуме собора Св. Марка в Венеции. В основе их иконографии лежит так называемый «Генезис Лорда Коттона» – подробно проиллюстрированная книга Бытия, восходящая предположительно к IV веку, а географически – к Александрии. Тайна эта велика есть, – сказано. Тайна, которую не христианство принесло, это – от сотворения мира. Тайна любви – значит, тайна жизни, потому что эти два понятия соединены вместе. Трагедия нынешнего человечества на Западе и сейчас у нас – в разделении этих двух понятий – любви и жизни. И любовь, понятие глубочайшее, очень широкое, сводится чаще всего только к чисто сексуальной любви, которая вовсе не есть любовь настоящая. В греческом языке даже есть такое различие: агапэ – любовь и эрос – тоже любовь, но ко всем вам я могу и обязан испытывать агапэ, и вы ко мне должны чувствовать агапэ, но об эросе здесь не может быть и речи, это совсем другое понятие. Разделение понятий любви и жизни – ужасная трагедия, ошибка, потому что любовь существует для жизни. Конечно, любовь всегда тесно связана, если говорить о жизни, с эросом. Без эроса, собственно, жизни, может быть, и не было бы…

Вы все, прекрасные молодые люди (я тоже, может быть, в свое время был прекрасным, а теперь другой), женитесь, выйдете замуж, будете любить своих жен, мужей, без этого вообще бессмысленна семья. И вот когда вы говорите “красивая девушка” или “красивый парень”, то действительно все красиво, это правда, особенно если любишь. И вот эта любовь, влечение и создано Богом для того, чтобы дать основу новой жизни, семье. А семью можно иметь, только если два любящих существа объединятся навсегда. Объединиться можно и на пять минут, но семьи от этого не получится, только незаконнорожденный ребенок может получиться. Поэтому любовь, клонящаяся к семье, имеющая целью новую жизнь, всегда, от начала человечества, имеет социальный характер. Это значит, что один человек любит только одного человека, вдвоем любят. И эта их любовь должна иметь социальное отражение.

Для того, чтобы обосновать семью, надо об этом объявить обществу, тому, в котором ты живешь. Ведь он и она живут в обществе, значит, если это семья, у нее должны быть общественные отношения со всеми – родителями, родственниками, соседями. И наступает второй момент – объявление о семье. Ну, конечно, решившие создать семью должны быть в половом отношении взрослыми. Сейчас бывает так, что девушки, еще не достигшие половой зрелости, становятся матерями, и это очень вредно и для семьи, и для их здоровья, и для психологии, Так вот, два человека, которые полюбили друг друга, чувствуют влечение друг к другу, являются в половом отношении людьми зрелыми, решают навсегда объединить свою жизнь. И они должны объявить об этом. Вот это – начало семьи. Такое объявление делали всегда (даже животные, когда они спариваются, тоже по-своему как-то объявляют это). И вот этот этап мы называем ЗАГСом. Раньше, в самом начале, ЗАГС был устный, потом – письменный, когда возникла такая организация, как государство. Общество и государство уже признавали тех, которые объявили об этом, признавали и их детей, и их имущество законными – со всеми юридическими последствиями. На Западе и у нас в ЗАГСе работают специальные чиновники, но в странах, где церковь, любая церковь, является государственной церковью или наиболее уважаемым моральным институтом, функции работников ЗАГСа (civil registry) выполняют священники. В царское время в России священники записывали в метрику: венчались такие-то, свидетели такие-то, и все, что полагалось в таких случаях.

Вот я вижу, люди сидят и думают, а что же о.Виталий не говорит о венчании? Объявление об образовании семьи и регистрация – это начало, так было во все времена. Но если люди верующие, то, естественно, они просят у Бога благодати, помощи в их новой жизни, и они обращаются в свою общину за благословением. Это то, что мы называем сейчас обрядом венчания. В странах, где церковь государственная или где церковь – наиболее уважаемый институт, всегда было так: объявление, ЗАГС и венчание. И венчание тоже впоследствии имело юридический характер. Там, где церковь разделилась с государством, венчание имеет лишь чисто церковные последствия. Но государство, если оно не враждебно к церкви, не воинственно атеистическое, может признать церковный брак, даже если он и не был зарегистрирован в ЗАГСе, и это признание будет иметь юридические последствия, и дети в этом случае будут законнорожденными. У христиан с самого начала так было: пара шла просить благословения у местного епископа или у священника, если епископа в данном месте не было.

Какой был чин в самом начале этого благословения – я не знаю; может быть, где-то в литургических рукописях и можно найти начатки молитв. Чин же, свидетелями которого вы являетесь, возник в VIII_IX веках вначале только для знати, а не для простого народа. Потом он стал обязателен для всех и приобрел характер государственного акта, стал тем, что мы сейчас называем ЗАГСом. Если венчались в церкви – брак законный, не венчались – незаконный, и дети впоследствии считались незаконно рожденными. Такая психология довлеет и по настоящее время. Очень часто священник может вам сказать: «Не венчан – в блуде живешь». Он говорит это из хороших побуждений, потому что он привык к этому. Но с точки зрения Священного писания, церковного учения, если православный человек не венчан, он должен венчаться. Это его обязанность. И если муж и жена не венчаны, но расписались в ЗАГСе, брак все равно считается законным, и благодать Божия там есть, и дети их законнорожденные. И не может возникнуть вопрос о том, что ты в блуде зачат. Ведь в советское время венчание было невозможно. Так что же, весь народ жил в блуде? Те, кто так говорит, в том числе и священник, если докопаться, может быть, и они были зачаты в блуде в то время, когда венчаться было нельзя.

Итак, третий момент, относящийся к браку. Любовь и согласие пары, которая сделала объявление обществу, получила благословение церкви и испрашивает молитву венчания, – это еще не таинство. Не ужасайтесь. «Господи Боже, силою, славою, честию венчай их», – и я венчал. Да, это тайносовершительные слова, но это еще не брак. Это значит, что церковь благословляет на брак. После этого наступает третий момент, который и есть таинство, и есть брак. Объявившие о семье зарегистрированы, если верующие, то повенчаны. Их приветствуют родственники, отцы и матери благословляют и все прочее, но это все лишь хорошие пожелания. Таинство брака совершается в первую брачную ночь. Да, вот это и есть «оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть. Тайна сия велика», – сказано в Писании. Великое, величайшее Таинство! Таинство —— греческое слово. Мы иногда переводим его как «тайна», а иногда – «таинство».— великое это таинство! Вот эти двое совершили брак, и если этого не было, хотя они и повенчаны, церковь не признает этого брака, они могут завтра развестись, только надо доказать, что брака, таинства, не было. Ну, если случайно возникло какое-то препятствие, разбойники напали или что-то еще такое, – тут все ясно. Но если мужчина оказался не в состоянии совершить брак, то брак недействителен. В дореволюционное время бывали такие случаи, когда старики женились, и потом не было этого, муж и жена пытались развестись, но венчание признавали совершившимся и говорили, что это уже непоправимо. Но это нарушение. Даже католическая церковь, которая, как вы знаете, очень строга, в таких случаях признает брак недействительным. Достаточно обратиться, правда, не к местному священнику, а в специальное отделение – диакостерий курии, которое находится в Риме.

Так вот, друзья мои, люди объединяются не на одну ночь, они объединяются на всю жизнь, после чего они обязаны не оставлять друг друга никогда, даже если с ней случилось несчастье, и она перестала быть женщиной в половом смысле, даже если с ним случилось несчастье – он перестал быть мужчиной. Объявление было в ЗАГСе? Было. Венчались? Венчались, получили благословение. Все это было совершено? Было. Значит, это на всю жизнь, потому что Таинство совершилось на всю жизнь, и развод может быть только по чрезвычайным обстоятельствам – если кто-то постоянно изменяет, бросает и т.д. Развод – только при ненормальном положении, а нормально – так это на всю жизнь. Вот это и есть основа семьи, только при таком положении семья будет устойчивой. Когда двое стали жить уже как семья, «двое в плоть едину», то двое в плоть едину не только для полового акта, простите, а для всего. Все, что у нее плохое, а у нее много плохого, ты должен любить и ценить. Она для тебя должна быть прекрасна во всех проявлениях ее человеческой немощи. И жена должна понимать, что муж прекрасен, может быть, даже во всем его позднейшем безобразии. И не может быть здесь, простите, неприятных запахов, раздражающих движений и т.д. Здесь все прекрасно, потому что здесь любовь, настоящая любовь. А отсюда следует, что надо научиться переносить немощи, слабости, глупости, подлости, злость друг друга. Если не научиться, не привыкнуть переносить их, то жизнь станет семейным адом, и тогда остается только бросать, убегать, разводиться и т.д. Тогда семья – чепуха, нет семьи. Семья – это большая школа, школа жизни. Она начинается с любви, и любовь должна продолжаться всю жизнь. Но любовь никогда не бывает одинаково самоинтенсивной. Недаром же говорят – «медовый месяц». Человек просто дуреет в это время. И это хорошо, это от счастья. Если бы этого не было, было бы просто ужасно. Но потом же интенсивность страсти уменьшается – это нормально, входит в обычную норму. Но она уменьшается не на всю жизнь, а если на всю жизнь – это плохо, конец. Это как бы некоторый, простите, выходной, мораторий. Такие выходные, моратории не должны длиться долго. Если очень долго, то можно отвыкнуть друг от друга. Короткий отдых должен приводить к новой вспышке страсти, такой, как это было в первый раз, когда он дотронулся до нее. Он должен так трепетать, как трепетал в первый раз. Конечно, то, что я говорю, может показаться очень наивным, можно счесть, что это идеально, но это и есть основа семьи. Если у мужчины и у женщины возобновляется страсть (а постоянная страсть невозможна, как вы знаете), то это признак того, что в семье все в порядке. И для этого надо научиться взаимно переносить глупости, надо научиться допускать их, потому что так не бывает, что он и она умны во всем. И было бы ужасно, если бы они были настолько умны, может быть, и любовь даже исчезла бы тогда. Надо научиться допускать взаимные глупости и надо уметь не замечать их. Поверьте, то, что я вам говорю, написано и в книгах каких-то. Вот я рекомендую вам хорошую книгу профессора Троицкого 1 о браке или книгу парижского профессора Евдокимова 2. Об этом в книгах написано, но то, что я вам говорю, – вы меня простите за это – я говорю из личного опыта. Я вовсе не идеальный муж, и жена моя – не ангел, и глупостей у нас хватает, я вижу ее глупости, она – мои, и возникает, извините, раздражение, ужасное раздражение, которое так далеко от любви, от той страсти. Но в том-то и дело, что семья – это школа. Человек должен научиться управлять собой, должен научиться понимать, что так же, как страсть его проходит и наступает спокойствие, так и глупость того и другого тоже не вечна. Раздражение, резкие слова не вечны. Через некоторое время моя жена обязательно спросит: «Витенька, как ты себя чувствуешь?» Ну, можно еще очень много говорить об этом…

Я, конечно, вижу здесь и другой вопрос: семья – сразу же жизнь, значит – дети. Семья – это же дети. Трагедия нашей страны, так же как и Африки, и Азии (представьте, до чего дошло – ужас, мы уже попали в этот разряд!), состоит в том, что число детей у нас уменьшается не потому, что мужчины становятся импотентами, а потому что материальное положение иногда не позволяет, и социальные условия тоже не позволяют. На Западе – там у них детей нет от разврата. Я имею в виду другой смысл этого слова. На Западе есть, конечно, разные люди: и развратные, и очень честные и чистые, но они тоже мало детей имеют. Там жизнь материально хорошая, стабильная, но когда в материальном отношении хорошо, когда есть стабильность, у человека появляется желание – очень вредное желание – комфортной, спокойной жизни, не стабильной социальной, а личной спокойной жизни. А дети – они ведь кричат почему-то… По этой причине число детей уменьшается, и это крайне вредное и опасное явление. Есть и еще одна причина, у нас она тоже уже появляется, и это более или менее объяснимо. Женщина на протяжении многих веков жила в дискриминации. В семье – отец, муж, брат, а она к ним привязана. В семье, в церкви, друзья мои, дискриминация. Что делала бы церковь без бабушек? И патриархов не было бы, а уж протопресвитеров – безусловно. А что бабушки делают? Молятся, работают в семье, помогают в церкви. А в церковном управлении ведь они не участвуют. Конечно, не всякая женщина, простите, способна управлять, как и не всякий мужчина. Но некоторые женщины способны, я знаю таких. Я говорил Патриарху, что пюхтицкую игуменью надо сделать членом Синода. Почему? Она в хозяйственном и административном отношении умнее многих митрополитов. Да, имеет такой дар. Правда, в Синоде она не может быть, потому что Синод у нас архиерейский, но Собор 1917-1918гг. образовал второе правление в церкви – Патриарх с Синодом и Высшее Церковное Управление. И Синод с Патриархом без Высшего Церковного Управления ничего не могли делать. А в высшем церковном управлении были архиереи, священники, монахи и миряне, и часть из них – женщины. Они, конечно, не совершали литургию, не занимались богословием или каким-то другим учением, но в церковном управлении участвовали. Вот такое Высшее Церковное Управление и надо бы создать. Сидящие здесь женщины могли бы там поработать.

Дискриминация была и в государстве. Теперь же (может быть, по недоразумению?) есть женщины премьер-министры, вот такие как Тэтчер, которые оказались умнее мужчин. Но их, простите, по пальцам можно пересчитать. Для приличия всегда женщины-министры были, вот, допустим, Екатерина Фурцева. А вообще-то в основном – мужчины.

Так вот, дискриминация – в семье, в церкви, в обществе, в государстве. На Западе, когда это женщины поняли, началось феминистское движение. А когда начинается какое-нибудь движение, его всегда бросает из одной крайности в другую. Когда женщина требует всего, то из этого ничего хорошего не выходит. Почему? Прав одинаковых требовать нужно, должны быть одинаковые права, но там ведь потребовали не одинаковых прав, а одинакового распределения мест, должностей, функций. Дело дошло до крайнего феминизма. Когда я работал во Всемирном Совете Церквей, там, на Западе, я знал умных, толковых женщин, которые были хорошими богословами. Но когда женщина начинает, так сказать, качать права, то у нее не остается времени ни на настоящую любовь, ни на семью. И я знал несколько таких женщин: хорошая женщина, хороший человек, но дело дошло до того, что женского-то у нее ничего не осталось. Вот что такое излишки феминизма, они очень сильно отражаются на семье. Причем же здесь дискриминация? Бог создал женщину с таким запасом ласки, любви, нежности, что она в семье, в воспитании общества во много раз ценнее, чем в армии или на военных кораблях. Теперь есть женщины в армии и даже моряки, на свете все может быть, но назначение их все равно – настоящая любовь, воспитание семьи и общества. И наша церковь правильно поступает, когда возражает против излишков феминизма – женского священства, женского епископата и т.д. Конечно, благодати Божией у женщин не меньше, чем, может быть, у меня, а у многих из вас больше, чем у меня, или даже, может быть, чем у патриарха. Это личная благодать Божия. Но апостол ясно говорит: кому дано учить – учи, кому дано еще что-то – делай это, должны быть определенные функции. Поставьте меня профессором китайской филологии – получится, чепуха или, например, управлять кораблем – Бог знает, что будет. Я могу пол-Москвы взорвать, если мне поручить что-нибудь такое, что я не знаю, к чему я не способен.

Действительно, призвание женщины – не только быть служанкой. Это было бы отвратительно. Призвание женщины – быть матерью, женой, воспитательницей – и не только в отношении своего мужа. Поверьте, если это умная женщина, то муж должен радоваться, что она умеет им управлять. Но бывает и глупая, которая начинает наседать…

В церкви нужны сейчас женщины. Я уже говорил на эту тему, и не раз, и в Женеве, и сейчас здесь: если мы не создадим женские кадры воспитательниц, учительниц, и не только в воскресных школах для детей, а и в средних школах, и в высших, и в разных кружках, то, конечно, одни священники все провалят, потому что они не в состоянии, физически не в состоянии, все это делать без женщин. Женщины в обучении, воспитании, наставлениях, руководстве гораздо способнее, чем мужчины. И в семье им надо быть руководительницами, но только правильным образом.

Конечно, есть еще один вопрос, который я не хочу сам поднимать, но, может быть, вы его поднимите. Исчерпывающего ответа на него нет. Каждый, кто даст вам ответ, – даст неверный ответ. Это вопрос о числе детей и об абортах. Ответа на это нет, и все ответы, которые существуют, однобокие. Если возникнет этот вопрос, я скажу несколько слов, но все равно откровения я не сделаю. Единственная церковь, которая имеет здесь достаточно четкую и ясную позицию, – это католическая церковь, но эта позиция неправильна.

Я думаю, что на этом можно закончить.

Вопрос . Отец Виталий, скажите, а Ваша супруга в Вашем пастырском служении Вам помогала или, может быть, мешала?

О.Виталий. Смотря как Вы понимаете – помогать. В церковном плане – нет. Она выросла не в церковной семье. Но она верующая в смысле духа, убеждений, и молится даже по-своему, очень своеобразно, с моей точки зрения – немного странно. А уж «крестница» она великая: и утром, и вечером все крестит, крестит и просит Бога о помощи. Но она мне помогает в другом смысле. Я когда-то своим студентам говорил и вам скажу: конечно, хорошо, когда человек женится, и его жена – умная, красивая, любящая. Но важнее другое, особенно для священника. Казалось бы, идеально, когда жена чуть ли не умнее мужа – священника или богослова, но в определенном смысле это даже плохо. Важнее другое: когда ты возвращаешься домой, в свою семью, а день был тяжелый, много неудач, и ты, может быть, сам много глупостей наделал или видел, какие глупости делали другие, ты, может быть, сам что-то плохое сделал или тебе плохое сделали, ты очень устал, но ты должен быть уверен, что идешь домой, где тебя примут такого, как ты есть, где ты найдешь утешение, где тебя не осудят, даже если ты оказался глупцом и неудачником, что-то сделал такое, за что тебя, может быть, даже и презирают, но ты идешь и думаешь, что тебя здесь примут. Вот такая должна быть жена. В этом отношении моя жена – такая. Она ни во что не вмешивается, ни во что не влезает, она принимает меня таким, как я есть. В общем-то, она не любит заниматься хозяйством, кухней и т.д. Если бы со мной случилось несчастье, я не знаю, что она могла бы сделать. Она очень нерешительная, может быть, в больницу к тебе не пойдет, но переживать будет, будет переживать. Мы поженились во время войны. Был голод, холод, ужас. И когда после немецкой оккупации пришли советские войска, наступило тяжелое время. Людей арестовывали, меня тоже должны были арестовать, и арестовывали. Ее мать хорошим человеком была – заботилась о ней, о семье. Каждая мать заботится по-своему хорошо. Но она переживала, что ее зять стал попом. А у меня была возможность и не стать попом. Родственники наседали на нее, чтобы она меня оставила, но она была верна, она не оставила. А потом меня посылали Бог знает куда – и в Америку, и в Женеву, и в Рим, а она сидела одна и ждала меня. Она очень пассивный человек, совершенно ничего, как ребенок, не может часто делать. Однажды я слушал музыку Грига. Песня Сольвейг о том, как она сидит и ждет, меня так поразила, что я заплакал, представив, что вот так и моя жена где-то ждет меня, как в известном стихотворении: “Просто ты умела ждать, как никто другой”. В этом отношении она моя помощница.